Карантин
Коронавирус. В Украине вводят карантин: закроют школы, ограничат авиарейсы

ЛIГАБiзнесIнформ

Одиннадцатая неделя (9-15 марта)
«Одна из самых невосполнимых потерь — потеря времени». — Жорж Бюффон

Вслед за Ольгой Нечаевой делимся прекрасной и очень важной статьей Бриджид Шульте, которая невероятно точно описывает вечную боль многих творческих женщин — невозможность иметь длительное, спокойное время для себя. Актуально не только в свете прошедшего дня женской солидарности, но и всегда.

«ГЛАВНЫЙ ВРАГ ЖЕНЩИН — ОТСУТСТВИЕ ВРЕМЕНИ ДЛЯ СЕБЯ»

Если для успеха требуются длинные отрезки времени наедине с собой, то на такое богатство женщины никогда не могли рассчитывать.

Несколько месяцев назад, когда я с трудом пыталась найти в своем диком графике время на собственную книгу, коллега порекомендовал мне исследование о привычках и распорядке дня талантливых людей. Но вместо вдохновения, на которое я рассчитывала, меня в историях этих гениев — в основном мужчин — поразили не их привычки и распорядок дня, а привычки и распорядок дня их женщин.

Их жены оберегали их покой, их служанки и экономки готовили им завтрак или кофе в удобное им время, их няни и гувернантки занимали их детей. Марта Фрейд не только каждое утро раскладывала для Зигмунда заранее приготовленную одежду, она даже выдавливала ему пасту на зубную щетку. Селеста, служанка Марселя Пруста, не только каждый день приносила ему кофе, круассаны, газеты и письма на серебряном подносе, но готова была часами его слушать, если ему хотелось поразглагольствовать. Некоторые женщины оказались достойны упоминания лишь в связи со своими хлопотами по дому: например, жена Карла Маркса, в книге даже не названная по имени, нищенствовала с тремя выжившими (из шести) детьми, пока он писал свои труды в Британском музее.

читать дальшеКомпозитор Густав Малер женился на подающей надежды талантливой молодой композиторше Альме — после чего запретил ей сочинять музыку под предлогом того, что в семье может быть только один композитор. Вместо этого ее задачей стало поддержание полной тишины в доме. После утреннего плавания Густав подзывал Альму свистом, и она сопровождала его на длинных молчаливых прогулках, во время которых он мысленно сочинял музыку. Альма же часами сидела на бревнышке или на траве, не беспокоя его. «Во мне разгорается мучительная борьба, — писала она в своем дневнике, — и униженное мечтание о том, что будет человек, который подумает ОБО МНЕ, который поможет и МНЕ найти себя в жизни! Я низведена до прислуги!»

В отличие от мужчин, живших так, будто право на личное время им даровано от рождения, распорядок дня и возможности того небольшого числа женщин-творцов, которые упоминаются в книге, были ограничены их обязанностями по уходу за домом и детьми. Жорж Санд работала по ночам — привычка, приобретенная ею еще в детстве, когда ребенком она была вынуждена заботиться о больной бабушке. Франсин Проуз выкраивала время на книги между рейсами школьного автобуса. Алис Монро писала «урывками» между заботой о детях и уборкой. А Майя Анджелоу работала только тогда, когда сбегала из дома и запиралась в соседнем отеле, где могла думать и писать так, чтобы ее не прерывали.

Даже Энтони Троллоп, прославившийся тем, что каждый день писал 2000 слов до 8 утра, научился этому у матери: та начала писать на заказ в 53 года, чтобы финансово поддержать больного мужа и шестерых детей. Она вставала в 4 утра и заканчивала работать как раз к тому времени, когда нужно было подавать семье завтрак.

Я думаю о всех тех книгах, картинах, симфониях, научных открытиях и философских трактатах, которые изучала в школе. Почти всегда их авторами были мужчины. Дирижер Зубин Мета как-то сказал: «Не думаю, что женщинам стоит играть в оркестре», — как будто у них не было ни характера, ни таланта (слепые прослушивания положили конец этой идее). Я думаю об интервью Патти Скелфа, в котором она рассказала, насколько сложно было для нее сочинять музыку для сольного альбома, потому что дети постоянно ей мешали и требовали внимания так, как никогда не мешали своему отцу, Брюсу Спрингстину. Я думаю об этом, и меня поражает вот что: дело не в том, что у женщин не было способностей, чтобы внести свой вклад в мир искусства.

У них не было времени.

Личное время женщин всю жизнь отбирали и прерывали, ритм их дня подчинялся сизифову домашнему труду, воспитанию детей и уходу за родственниками — тому, что поддерживает семью и общество. Но при создании чего-то серьезного требуются длинные, непрерываемые отрезки времени, чтобы сосредоточиться; времени, которым ты можешь управлять и распоряжаться сама, — а на такой дорогой подарок женщины не могли рассчитывать никогда, по крайней мере, не получив упрека в невероятном эгоизме.

Даже сегодня, когда такое огромное количество женщин работает и зарабатывает, они по-прежнему тратят минимум вдвое больше времени на работу по дому и уход за детьми, нежели мужчины. Недавнее исследование 32-х семей в Лос-Анджелесе показало, что непрерываемое личное время для большинства матерей в среднем не превышало 10 минут за отрезок. В другом исследовании дневных ритмов женщин-ученых социолог Джойя Мисра и ее коллеги обнаружили, что рабочий день женщин-профессоров намного превышал рабочий день их коллег, если включить в него неоплачиваемый труд дома. При этом мужчины и женщины проводили на оплачиваемой работе одинаковое количество времени, — но время женщин даже на работе постоянно прерывалось, разбивалось, фрагментировалось непропорциональным объемом дополнительного организационного и обслуживающего труда, помощи коллегам, менторства, обучения, поддержки новичков и так далее. Мужчины же проводили длинные непрерываемые отрезки времени, имея возможность думать, заниматься исследованиями, писать, создавать и публиковаться — продвигая собственное имя, собственные идеи в мир.

Как пишет Торстейн Веблен в книге «Теория праздного класса», возможность выбирать и контролировать собственное время всю историю принадлежала высокостатусным мужчинам. Автор буквально на второй странице исключает из этого круга женщин, указывая, что они, вместе со слугами и рабами, всегда были ответственны за тяжелую работу, которая обеспечивала мужчинам время «подумать свои великие мысли». Феминистические исследователи уточняют, что у женщин было свое «невидимое», праздное время — приятное, но продуктивное и общественно допустимое, как, например, кружки шитья, совместная заготовка консервов или книжные клубы. Но «чистое» праздное время — время, которое можно потратить просто на себя, — это во всех смыслах бесстрашный вызов подпольного сопротивления (как пошутил один из исследователей: вероятно, доступный только, если вы, подобно писательнице, композитору и философу Хильдегарде Бингенской, ушли в монахини).

Исследования также обнаружили, что, в отличие от мужчин, многие женщины не чувствуют, будто заслужили время для себя. Им кажется, что это право нужно каким-то образом заработать. И единственный способ это сделать — дойти до конца бесконечного списка дел. «Ежедневные хлопоты, — пишет в своей новой книге Мелинда Гейтс, — убийцы мечты всей жизни». Я сама около четырех месяцев пыталась найти время, чтобы сесть и написать одно эссе. Каждый раз, когда я за него садилась, я получала паникующий звонок или письмо от мужа, сына, дочери, от своей мамы, которая путалась в документах после недавнего вдовства, от кредитной компании, от механика с какой-то срочной поломкой — или что-то еще, что требовало немедленного внимания, дабы предотвратить очередную катастрофу.

Я помню, как брала интервью у психолога Михая Чиксентмихайи, прославившегося введением в науку термина «поток» — пикового переживания, при котором человек настолько погружен в значимое и увлекательное дело, что время для него, по сути, исчезает. Именно нахождение в потоке считается необходимым для того, чтобы художник или писатель создал нечто ценное. Я спросила, исследовал ли он когда-нибудь, имеют ли женщины возможность находиться в состоянии потока столько же, сколько мужчины. Чиксентмихайи на минуту задумался, а потом рассказал мне историю женщины, которая потеряла счет времени, пока гладила рубашки мужа.

Поэтесса Элеанора Росс Тейлор провела всю жизнь в тени мужа, писателя и обладателя Пулитцеровской премии Питера Тейлора. «Многие годы я говорила своим стихам “уходите, у меня сейчас нет на вас времени”, — рассказывала она в интервью в 1997 году. — Но во многом это была лень. Если очень хочется писать, ты пишешь. Но в доме у меня всегда было чисто, и полы натерты воском».

Я испытываю невероятное сожаление из-за потери великих ненаписанных стихов, которые оказались менее важны, чем натертые полы. Долгое время я тоже думала, что забота о других и натертые полы важнее — и что натирать их должна именно женщина. Но такие ожидания и держат все эти ненаписанные стихи внутри сдавленными, точно пружину — с такой силой, что это, по словам Майи Анджелоу, причиняет физическую боль. Возможно, дело не только в ожиданиях, а в том, что женщины чувствуют, будто не заслуживают длительного непрерываемого времени для себя. Возможно, мы ставим свои нерассказанные истории в конец очереди, потому что не чувствуем, будто они стоят того, чтобы их слушали.

В. С. Найпол считал, что ни одна женщина-писатель не сравнится с ним, что женская проза «слишком сентиментальна», женский взгляд на мир «слишком узок», потому что, ну вы же понимаете, человеческий опыт — по умолчанию мужской. И я не могу не думать: а если бы женщина написала роман в шести томах о своей жизни, получила бы она такое же внимание и международное признание, как норвежский писатель Карл Уве Кнаусгор, автор романа «Моя борьба»?

Вирджиния Вульф как-то создала фантастическое произведение, в котором вообразила, что было бы с Шекспиром, если бы он родился женщиной или если бы у него была такая же талантливая сестра (вспомните о юном даровании Наннерль Моцарт, чьи ранние сочинения ее брат Вольфганг называл «прекрасными» — однако они были утрачены или остались похоронены внутри нее ненаписанными, когда она вступила в обязательный нежеланный брак).

Мисс Шекспир, пишет Вульф, не имела бы времени и возможности развить свой гений — ее бы не пустили в школу, заставили работать на кухне, выдали замуж подростком и избивали бы, если бы она сопротивлялась. В истории Вульф воображаемая сестра Шекспира, несмотря на свои дарования, сходит с ума, запершись в заброшенном доме в лесу и заслужив репутацию ведьмы. Однако это не конец истории. Вульф пишет, что в далеком будущем родится женщина — настоящий гений. Но ее способность раскрыть свой талант, ее убежденность, что ее голос, идеи и видения стоят выражения, будут зависеть от того, что за мир мы создадим. «Она придет, если мы создадим ей такой мир», — подытоживает Вульф.

Я не смею утверждать, что в чем-то гениальна. Но иногда мне снится, будто я сижу в темной комнате за столом, а напротив меня сидит другая версия меня — свободная, никуда не торопящаяся, и пьет чай. «Жаль, что ты так редко заходишь в гости», — говорит она мне. И тогда я думаю: может быть, эта полуночная боль, оседающая страхом в районе солнечного сплетения, живет там не только потому, что у меня так мало непрерываемого времени, но и потому что я боюсь, что скрытое во мне не стоит того, чтобы быть рассказанным. Возможно, в темной комнате, которая мне так часто снится, я не хочу встречаться именно с этим осознанием.

И я думаю: а что, если бы мы постарались и создали мир, в котором сестры Шекспира и Моцарта — или любые другие женщины — могли бы расцвести? Что было бы, если бы мы решили, что женщины заслуживают удалиться в свою темную комнату и просидеть там за столом столько, сколько хочется? Что, если бы мы чаще встречались с собой, пили бы с собой чай, слушали бы свои скрытые истории, наблюдая, как они расправляются, словно пружина, и зная, что они ценны, потому что они — настоящие? Мне бы хотелось посмотреть, что тогда случится.

© Бриджид Шульте, перевод Ольги Нечаевой

Рулетка запускается!